Так как то, что я из этого списка читала, выше всяких похвал, я немедленно иду читать все остальное.
По просьбе Forbes Life члены жюри премии «Ясная Поляна» выбрали книги, которые с уверенностью можно назвать лучшими переводными романами этого века.
Пять лет назад литературная премия «Ясная Поляна» начала награждать не только российских, но и зарубежных писателей. В номинации «Иностранная литература» жюри выбирает самую важную книгу XXI века и ее перевод на русский язык из длинного списка, который формируется экспертами — литературными критиками, переводчиками и издателями.
Всего за пять лет на премию «Ясная Поляна» были номинированы 134 книги ста пяти авторов из 34 стран, включая книги Кадзуо Исигуро, Джонатана Коу, Джона Максвелла Кутзее, Тони Моррисон, Джонатана Франзена, Мишеля Уэльбека и других. Лауреатами стали Рут Озеки за «Моя рыба будет жить» (2015) , нобелевские лауреаты — Орхан Памук с романом «Мои странные мысли» (2016) и Марио Варгас Льоса за книгу «Скромный герой» (2017), а также Амос Оз за роман «Иуда» и чилийский прозаик Эрнан Ривера Летельер за «Искусство воскрешения».
Их списки номинантов за 5 лет превратились в навигатор по лучшей переводной прозе ХХI века. Специально для Forbes Life свой выбор сделал старейший член жюри Валентин Яковлевич Курбатов, литературный критик, литературовед, прозаик:
«Так бывает, наверное, у каждого члена жюри — не всегда окончательное мнение согласно с твоим сердцем. У всякого из нас разный житейский опыт и от этого разные художественные предпочтения. Пройдут твои товарищи мимо, а в тебе останется заноза, и ты прибережешь отодвинутую книгу для своего домашнего душевного укрепления или поддержки твоего сомнения в разумности путей мира. Наверно, можно с улыбкой сказать, что, поглядев на нынешний список каждого члена жюри, опытный психолог тотчас набросает портрет каждого из нас. Ну, а уж когда совпадет, только крепче обнимешься и будешь увереннее глядеть вперед».
Ханья Янагихара «Маленькая жизнь»
Издательство Corpus, перевод с английского Александры Борисенко. Виктора Сонькина, Анастасии Завозовой
Книга как вагон, постепенно наполняется пестрой ртутью людей разных возрастов и национальностей и становится тревожна, словно расшатывает тебя. Чем все они живут? Секс, еда, сон, друзья, деньги, слава, амбиции и атеизм — «я исповедую только честолюбие» — вот их знамя. Одна из главных героинь здесь дружба как молитва о спасении в разобщенном мире. Похоже, и автор ухватывается за нее, чтобы спастись, но вынужден сдаться жестокости мира и смиряется, когда его героев унижают, убивают, словно мир не может утолиться своей жестокостью. Хотя главное слово книги — «прости». Все просят друг у друга прощения, но не могут справиться с миром, не властны над собой.
Это уже не литература в старинном понимании. Хоть снова учись читать. Тут видно, как прекрасен и как невыносим человек. Человек, написавший на обороте книги, что «назвать ее шедевром было бы преуменьшением, а не преувеличением» — прав. Это замешательство рецензента перед мужеством и силой автора, перед тем, сколько страдания приняла на себя Янагихара. Мужчина бы не выдержал. Не знаешь: то ли наградить, то ли запретить, как гибельное чтение.
И при всей жестокости это самая нежная, самая горькая, самая отвратительная книга. Не «маленькая жизнь», а большая «палата номер шесть». О Боге никто никогда даже вскользь, Ему тут места нет. Сами себе рай и ад, спасение и суд, смерть и бессмертие. Вот, что мы с собой сделали за века цивилизации. Приговор человечеству в жанре гимна.
Джулиан Барнс «Шум времени»
Издательство «Азбука-Аттикус», перевод с английского Елены Петровой
Как неожиданно нов взгляд на Шостаковича с чемоданчиком на лестничной клетке в ожидании ареста. Бедная, обыкновенная, невыносимая жизнь. Вы ждали драмы, а вот не угодно ли получить трагический водевиль?
Книжка Барнса вышла совершенно русская — неужели это были мы? Да, да — мы! Так прощалась с собой империя, перед которой стояла не имперская задача. Гений не защищает человека, он живет параллельно, и человек может быть слабым и беззащитным и оставаться гением. Жестокая и при этом самая обыкновенная биография великого человека через низкий быт и повседневность. Вот и пойми тут, из чего рождается великая музыка, как пробивается гений через низкую власть и безумие мира.
Подлинно спасительно для гения только одно: отдай кесарю кесарево, но сохрани Богово.
Себастьян Фолкс «И пели птицы»
Издательство «Синдбад», перевод с английского Сергея Ильина
Роман повоевавшего человека, увидевшего безумие войны с простой человеческой точки зрения и написавшего ее так кроваво, неисходно, укоризненно, сентиментально, что наши воевавшие, пожалуй, только хмыкнули бы. Такая интеллигентная война с виски, чувствительными письмами, любовью и экзистенциальным неприятием зла была бы для них и удивительна, и забавна. А может быть, даже и злила: в то время, как мы так страшно, матерно, грязно гибли, они еще и философствовали.
Астафьев бы, например, сначала хмыкнул, а после и обнял автора, потому что это другой взгляд на войну, которого искал. Этот взгляд возвращает людям чувство ужаса перед смертью и сознание, что солдаты всегда чьи-то дети и нет таких «взрослых» правд, во имя которых можно убивать этих детей, присылая матерям благородные бумажки. Не роман, а при всей философии — еще не закопанная братская могила, свалка обезображенных тел, при виде которых история уже не имеет ни значения, ни оправдания.
Алессандро Барикко «Мистер Гвин»
Издательство «Азбука-Аттикус», перевод с итальянского Анастасии Миролюбовой
Герой книги — писатель — бросает прозу и пишет единичные «словесные портреты» на заказ. И они спасают людей, возвращают их «домой».
Персонажи Барикко, как и мы, грешные, давно живут не в реальном мире, а среди литературных героев. Умна мысль Барикко, что литература и есть жизнь, что мы все — история и часто сочиненная история, все мы — страницы никогда не написанной книги. Мы все на кого-то похожи, и он выискивает в каждом — на кого? И тем возвращает его «домой» в реальную историю. И мы «слипаемся» с персонажами и открываем, что все мы и есть «леса», на которых строится жизнь.
Литература делается равноправной жизнью — и слово возвращается в начало, где оно было Бог.
Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня»
Издательство «Эксмо», перевод с английского Леонида Мотылева
Роман о донорах — клонированных людях «для выемок» органов для настоящих людей. Но оказывается, что клоны — это тоже люди с душой, любовью, страданием и жизнью более живой, чем у тех, кто их «заказывает». «Не отпускай меня!» — это мечта девочки, которая не может родить, потому что она — клон. И вот девочка прижимает подушку и поет ей «не отпускай меня, крошка!», пока ее не увидит старая, настоящая, живая мадам и не заплачет. И объяснит потом, что плачет не оттого, что у девочки не будет детей, а оттого, что мир необратим. Искусственная девочка прижимает подушку, как старый родной мир, и просит «не отпускай меня», но мир уже отпустил ее и себя, отпустил и уже не вернется к человеческой вечности. Чтение при всеобщей мечте об искусственном интеллекте горько предупредительное.
Кристоф Оно-ди-Био «Бездна»
Издательство «Фантом-Пресс», перевод с французского Ирины Волевич
Как будто уже и не литература, а просто дневник о живой и мучительной любви, об искусстве с его глубиной, которое живее реальности и которое постепенно поглощает эту реальность, как литература у Барикко поглощает жизнь. Искусство и литература стали слишком властны и уже диктуют, как жить. Мир ложен и пуст в своей самонадеянности. Бездна усталости от Европы, бездна незнания — зачем жить. Устали религии и политики, и только ислам, по уверению автора, еще молод и хочет начать сначала. Хорошее предупреждение. Современное.
Джеффри Евгенидис «Средний пол»
Издательство «Рипол-классик», перевод с английского Марии Ланиной
Вот и гермафродит пришел в герои, как следствие греха кровосмешения. И автор так занят героем, что ему не до нас. И всем остальным героям не до нас — со своими бы заботами разобраться. Роман редкой свободы от обязательств перед читателем, так что не смутится, если и ты скажешь ему: «Пошел вон!» Но не скажешь, потому что тут таинственно замешана и твоя жизнь. Словно весь мир среднего пола и никак не найдет из себе покоя. И тоже будто и литературы никакой нет — только блеск свободы перед миром депрессии, войны и погромов.
Орхан Памук «Мои странные мысли»
Издательство «Иностранка», перевод с турецкого Аполлинарии Аврутиной
Как старьевщик, Памук собирает каждое чувство, профессию, мысль и делает себе из этого ошеломляющую «экспозицию» по имени жизнь. Говорят, он устраивал в Европе выставки из вещей, бумаг, быта Стамбула и эти выставки читались как роман. А теперь у него роман как музей семьи, города, деревни, любви. Орхан Памук завораживал Умберто Эко. Французы звали его «величайшим из писателей». Мы еще не очень умеем читать такие романы, потому что нам непременно подавай что-то общественно значимое, народное. Как Юрий Казаков корил когда-то Виктора Конецкого: «Какой-то у тебя, старик, рассказ не всеобщий». А тут никакой общественности, а не оторваться…
Дж.М. Кутзее «Детство Иисуса»
Издательство «Эксмо», перевод с английского Шаши Мартыновой
Читатель будет напрасно искать евангельской темы. Герои приезжают из неизвестной страны беды в страну покоя: «Мы вновь прибывшие. Нам нужно пристанище». Прямо из нынешнего телевизора, где страны Европы уже не управляются с потоком «прибывших и нуждающихся». Но они ищут с такой открытостью, а принимают их с такой простотой, что сразу увидишь, что чуть не с минуты приезда уходит с приемным отцом мальчик Иисус, хотя его зовут Давид, а отца Симон. И встречают их в стране покоя, сразу понимая, что принимают Иисуса, что защитить его может только любовь.
Каждый герой и каждая страница непредсказуемы, как будто это зависит не от автора, а от порыва героев, который бог знает куда выведет. Тебя все время сбивают с толку, чтобы ты стоял перед собою и миром в беззащитности. Вот что значит свобода — все время уходить, чтобы опять и опять оказываться «вновь прибывшим и нуждающимся в пристанище». И какой ужас для всех эта свобода мальчика! И какая возможность снова и снова прорываться в нее, опять уходить из быта и видеть (как Симон видит в Давиде), что яблоко и яблоко — это не два яблока, а яблоко и яблоко. Всегда одно. Нет единственного числа к слову «люди», есть только «человек и человек».
Давид — это такой неудобный маленький принц, с которым нам все время трудно, но без которого мы были бы простым числительным.
Энрике Вилла-Матас «Дублинеска»
Издательство «Эксмо», перевод с испанского Леи Любомирской
Если бы давали премию про себя, про то, что интересно именно нам, господам сочинителям, то другого выбора было бы не надо. Герой книги — конец эпохи Гутенберга, последний час литературы — «погребальная процессия уже вышла в дорогу».
Оцифрованная мудрость привела к человеческой глупости века, словно оцифровывая, мудрость выводили из обихода. Население книги огромно и захлебывается в море цитат. Все цитаты совершенно нынешние и все органически входят в текст автора, как при переливании крови. Автор ищет талантливого читателя. Все кажется, что это, устав от чтения, пишет один из нас, членов жюри, благословляя и ненавидя литературу. Диагноз поставлен — всем нам можно прописывать самоубийство, потому что дальше — тишина, вернее пустота.
