Егор Михайлов выбирает 7 книг, вышедших в России в прошедшем году, которые произвели на него наибольшее впечатление.
«Однажды в Голливуде» Квентина Тарантино
Актер Рик Далтон, так и не сумевший стать кинозвездой первого ряда, пытается понять, зачем он вообще пошел в эту профессию. Его напарник-каскадер Клифф Бут любит европейский кинематограф (особенно Жан-Поля Бельмондо) и убивать людей. Еще однажды эта парочка спасает от неминуемой гибели молодую актрису Шерон Тейт, расправившись с членами банды Чарльза Мэнсона, но эта история совсем о другом.
Литературный дебют Квентина Тарантино в принципе мог быть каким угодно. За тридцать лет он, в конце концов, и так наснимал себе достаточно, чтобы занять место в пантеоне великих, — окажись Тарантино посредственным писателем, мы бы уж как‑нибудь это пережили. Тем поразительнее эффект. На первый взгляд «Однажды в Голливуде» — это, разумеется, сборная солянка: альтернативные версии сцен фильма, флешбэки, флешфорварды, лекции об искусстве кино, ироничные поклоны друзьям и коллегам, попытка влезть в голову одного из самых мерзких Мэнсонов в истории и даже трогательная дань уважения приемному отцу автора. Но если вглядеться, то обнаруживается, что в этом хаосе есть метод: то, что кажется коробкой с обрезками, оказывается тонко и со знанием дела выстроенным романом. А напряженный и вместе с тем трогательный финал напоминает — Тарантино в первую очередь рассказывает истории не про фонтаны крови и не про попытки упихнуть в минуту рекордное количество слов fuck, а про искреннюю любовь к искусству.
«Рана» Оксаны Васякиной
У поэтессы Оксаны умирает от рака мать. Урну с прахом она на протяжении двух месяцев везет из города Волжский в родной Усть-Илимск, чтобы похоронить. В сущности это вся фабула, которая то и дело сбивается на воспоминания о детстве, о жене, об осознании собственной сексуальной идентичности, обрастает стихами и эссе, а затем и размышлениями о том, как сам текст романа будто бы помимо желания авторки превращается во что‑то гораздо большее.
Если прежде еще могли оставаться какие‑то сомнения, то первый роман Оксаны Васякиной окончательно знаменует: важнейшим жанром в новой русскоязычной литературе оказался автофикшен — жанр на пересечении автобиографии и художественной литературы. Добрая половина самых обсуждаемых книг последнего десятилетия относится именно к нему: и сборник рассказов Натальи Мещаниновой, и романс Марии Степановой, вошедший в шорт-лист международного Букера, и вот теперь «Рана» — самый настоящий роман года. Парадоксальный секрет его, кажется, в том, что книга, начинающаяся довольно прямолинейно, быстро начинает расходиться во все стороны десятками тропок, но ни одна из них не оказывается тупиком. Вот и героине «Раны», для того чтобы осознать себя целой, приходится сперва разобрать себя и весь мир на составные части. И еще раз показать, что жизнь, по большому счету, состоит из того, чем начинается и заканчивается роман: из смерти и любви.
«Дворец сновидений» Исмаиля Кадарэ
В альтернативной, но узнаваемой Османской империи ключевым государственным органом становится Табир-Сарай — таинственное учреждение, работники которого анализируют сны подданных, а самые важные из снов самым непредсказуемым образом влияют на внешнюю и внутреннюю политику. Юный Марк-Алем делает стремительную карьеру в стенах дворца сновидений и, конечно, вскоре узнает, что на самом деле происходит с теми, кому довелось увидеть неудачный сон.
Часто бывает, что книги, изданные в России с большим опозданием, оказываются необычайно своевременными. Так было с «Людьми среди деревьев» (роман Янагихары предвосхитил #metoo, а его перевод вышел в самый разгар отмены Кевина Спейси), так вышло и с сорокалетней выдержки романом живого классика Исмаиля Кадарэ. В 1981 году это была история о спецслужбах тоталитарной Албании, сегодня же сбор и толкование тысяч снов становится поразительно точной метафорой для анализа big data. Но и с чисто стилистической точки зрения это исключительный роман. Первое впечатление — гремучая смесь Оруэлла с Павичем, но можно углядеть во «Дворце» и неосознанную связь с Кафкой или ранним Пелевиным: пожалуй, мало где еще можно найти настолько точно выписанную атмосферу тотальной паранойи.
«Девочки и институции» Дарьи Серенко
В России есть много библиотек, музеев и других культурно-бюрократических институций. В них работает много девочек, есть и мальчики, но они обычно материализуются только на Восьмое марта. Девочки образуют с институциями странноватый симбиоз (даже менструальный цикл синхронизируется с графиком выплаты авансов) и искренне верят, что могут хоть немного изменить систему своим внутренним сиянием. Похоже, девочки ошибаются. Иногда девочки сдаются и пытаются покинуть институцию, но институция всегда догоняет.
Оксана Васякина однажды сравнила женщин с незаметным клеем, соединяющим разные кусочки нашего мира воедино: без них все вряд ли будет функционировать, но всем хочется, чтобы в идеале невидимые женщины и их труд оставались невидимыми. Героини книги Серенко — самые незаметные из всех — сотрудницы библиотек, галерей и музеев, всех этих ГБУКов, о самом существовании которых люди обычно не помнят. Тем не менее и в этом микрокосме отражается космос путинской России 2021 года. Отражается одновременно и причудливо, и безупречно: так уж устроен магический пессимизм — главный стиль новой русскоязычной литературы. Но все это, конечно, не только метафора, но и попытка дать голос тем, о ком мы не знаем и не думаем. Эта тоненькая книжка рассказывает и показывает, из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки (и институции).
«Клара и солнце» Кадзуо Исигуро
В прекрасной Британии будущего некоторые родители «форсируют» своих детей — модифицируют их геном, чтобы те были умнее и соответственно получили больше возможностей в жизни. У форсирования есть подводные камни. Во-первых, у форсированных детей есть проблемы с социализацией, и для них нужно покупать ИП (искусственную подругу), эдакую электронную конфидентку. А во-вторых, неудачное форсирование может постепенно убивать ребенка.
Удивительный парадокс: кажется, большинство великих гуманистических романов показывают нам мир, с точки зрения нечеловека. Исигуро прекрасно это знает, и в его новом романе — первом после получения Нобелевской премии — рассказчицей становится та самая искусственная подруга Клара (имя, конечно, неслучайное: соседку Клары по торговому залу зовут Розой). Поняв, что ее подруга-хозяйка умирает, Клара решает во что бы то ни стало помочь ей — хотя бы и ценой собственного благополучия. Люди в подобных ситуациях часто обращаются к религии, и Клара, работающая на солнечных батареях, тоже ищет решение в односторонних беседах-молитвах с Солнцем. Вот вам еще один парадокс: один из лучших и самых точных романов об отношениях человека с Богом — это простая, почти детская сказка о девочке и ее робоподруге.
«Не надо стесняться»
В восьмидесятые годы не было в нашей стране музыки важнее рока. «Наутилус», «Кино» и «Гражданская оборона» по-разному находили способы выразить то, что официальная музыка выражать была не способна. Когда Советский Союз приказал долго жить, расклад поменялся. В моменте это было сложно понять, но из 2021 года кажется очевидным: эпоха рока сменилась эпохой попсы — даром, что ли, «Мумий Тролль», важнейшая группа девяностых, именовала свой стиль рокапопсом.
В неподъемном томе «Не надо стесняться» Александр Горбачев с коллегами рассказывает тридцатилетнюю историю постсоветской поп-музыки, которая, разумеется, неизбежно оказывается историей России, в этой музыке отражающейся. Вот он, наш настоящий культурный код: когда смотришь на поп-музыку, вдруг кажется, что нет никакой России айфона и России шансона, все сплетено в один клубок. Особенно интересно рассматривать эту историю подряд, год за годом. Обнаруживается, что одновременно появились «Третье сентября» и «Парень чернокожий», «Я куплю тебе дом» и «Посмотри в глаза», «Владимирский централ» и «Голубая луна». Тысячу страниц спустя закрываешь том с отчетливым пониманием простого факта: единственная по-настоящему единая Россия — та Россия, которая на корпоративе хором поет «Знаешь ли ты».
«Голландский дом» Энн Пэтчетт
Голландский дом — это вычурный трехэтажный особняк в Пенсильвании, когда‑то купленный успешным риелтером для своей молодой жены. Та чувствует себя в этой роскоши неуютно и сбегает на край света, отец женится на другой женщине, а потом умирает, и мачеха выставляет приемных детей, Дэнни и Мэйв, за порог. Брат с сестрой не пропадут, они оба находят свой путь в жизни и держатся друг за друга. Но год за годом они садятся в автомобиль и приезжают к дому, из которого их так бесцеремонно выгнали, не в силах отпустить прошлое.
Роман Пэтчетт — из тех, что находятся будто бы вне времени. С одной стороны, это детальный и точный портрет послевоенной Америки (наверное, потому его настроение так напоминает Фицджеральда, тоже писавшего о мире после мировой войны), с другой — не зря каждый третий рецензент примечает сходство сюжета с историей Гензеля и Гретель. Впрочем, за старомодным неспешным повествованием скрывается мастерский и очень современный роман, в котором исподволь показывается, как мужской взгляд на сюжет неизбежно искажает его. Рассказчик то и дело сталкивается с тем, что его воспоминания о событиях отличаются от сестринских. А позже Пэтчетт спрашивает читателя: а почему, собственно, мы так по-разному относимся к отцам и матерям, оставившим своих детей?
