Алексей Иванов — о замках и демонах в «Тенях тевтонов»

У автора «Сердца пармы» и «Географ глобус пропил» вышел роман «Тени тевтонов», чей сюжет разворачивается одновременно в XV и XX веках. О том, что делает литературное произведение по-настоящему историческим, какую экранизацию он считает провальной и почему любит общаться с читателями, Алексей Иванов рассказал в интервью РИА Новости.

— Ваш новый роман выпустили сперва аудиокнигой. Когда создавали текст, учитывали, что он должен хорошо восприниматься на слух?

— «Тени тевтонов» написаны в формате аудиосериала на Storytel: повествование делится на части-серии примерно по часу звучания. Причем у каждой собственный небольшой сюжет, заканчивающийся клиффхэнгером — эдакой зацепкой, чтобы хотелось узнать, что будет дальше.

Авторская речь в аудиосериале немного отличается от романной: она более краткая, емкая и выразительная, чтобы слушатель сразу видел за словами картинку.

— И как вам новый формат?

— Для меня это художественный вызов, люблю пробовать новое. В творческой эволюции я и сам двигался в сторону лаконизма речи и драматургического совершенства сюжета. Можно убедиться в этом, если сравнить, предположим, романы «Золото бунта» и «Пищеблок»: очевиден путь от барочной избыточности и пестроцветья метафорики к простоте и ясности повествования.

— Почему вы решили обратиться именно к этим историям? Побывали в местах, которые описываете?

— Я географически влюбчивый человек. Так случилось с Калининградской областью, точнее, с польско-немецкой частью Прибалтики. Поездив по бывшей Восточной Пруссии, по владениям Тевтонского ордена, я почувствовал специфику этой земли, ее выразительность и стиль, и мне захотелось об этом написать.

— Вы участвовали в выборе чтецов? Почему их двое?

— Не участвовал, хотя со мной советовались. Роман «Тени тевтонов» состоит из двух частей: условно говоря, рыцарской и про 1945 год. Поэтому и чтецов двое.

— Вам понравилась их подача?

— Да, очень. У Григория Переля, отвечавшего за «рыцарские» главы, завораживающий, старинный, какой-то готический голос — как раз то, что нужно для повествования о замках, осадах, штурмах, магистрах, демонах и дьяволе.

А Юра Борисов создает образ молодого усталого солдата, прошедшего через мясорубки последних отчаянных сражений, но не потерявшего человечности.

— В общем, картинка у них получилась. Кстати, какая экранизация ваших книг вам ближе всего?

— Особенно — «Географ» Александра Велединского и «Ненастье» Сергея Урсуляка. «Географ» — за лиричность и юмор, «Ненастье» — за энергетику главных героев. Но на подходе и другие экранизации: «Общага», «Пищеблок» и «Сердце пармы». А «Тобол» мне вообще не нравится.

— А почему? Его же изначально задумывали как кино.

— Да, вырос как раз из киносценария. Это была очень сложная сюжетная конструкция из многих линий. Нельзя что-то выдернуть или перекроить, иначе вся махина посыплется, а герои утратят характеры. Но в нашем кинематографе практически нет фигуры шоураннера, который отвечает за цельность истории. И не сформировано правильное отношение к сериалу, при котором сюжет строит сценарист, а не режиссер.

Режиссер «Тобола» взялся переделывать сценарий, желая смастерить из эпоса блокбастер. Получилось какое-то сумбурное нагромождение слабо связанных событий — груда бревен, а не терем.

— У вас в «Тоболе» действие происходит в петровское время. А что, вообще, делает роман по-настоящему историческим?

— Знание фактуры, цельность и полнота характеров. Но дело не только в этом. Роман становится историческим, когда его герои мотивированы историческим процессом. Скажем, в «Трех мушкетерах» персонажи действуют, руководствуясь дружбой, любовью, честью, местью, но не войной католиков с гугенотами, поэтому «Три мушкетера» — роман приключенческий, а не исторический. Если автор мотивирует героев важной и реальной драмой эпохи, то роман будет историческим, даже если в нем мелькают черти или привидения.

— При этом автор может немного «переписывать» факты?

— Главный инструмент историка — факт, а у писателя — образ, и для его выразительности иной раз можно изменить факт. Но лишь немного, чтобы сохранялась структурная основа истории. Например, Алексей Толстой в «Князе Серебряном» для завершения образа опричнины перенес время казни своего героя на более ранний срок. Но героя все равно казнили, а дата с исторической точки зрения не важна.

— «Географ» ждал публикации семь лет, «Сердце пармы» — три года. Должно ли произведение отлежаться? И долго ли были в столе «Тени тевтонов»?

— «Тени тевтонов» вообще не лежали в столе. Зачем это нужно? Представьте, что вы построили себе большой дом, но семь лет просто ждете неизвестно чего, не заселяясь. Какой в этом смысл? «Географ» или «Парма» ждали публикации не по моей воле. И я не переделывал их после того, как сказал себе, что работа окончена.

Конечно, оценка произведения, его осмысление меняются со временем. Но это очень весомый срок — двадцать лет, пятьдесят, сто. И совершенно неважно, лежит роман в столе или находится, так сказать, в активной ротации. Писатель не должен брать на себя роль судьи. Время само расставит все по местам, не надо ему указывать. Перефразируя Льюиса Кэррола, «время этого очень не любит».

— Вы как-то сказали, что идеальный читатель — это сам писатель, который еще не читал свою книгу. Получается, автор всегда пишет для себя?

— Дилеммы «писать для себя или писать для людей» в реальности не существует. Писатель всегда является и как бы главным читателем своего романа — самым понимающим и требовательным. Если у него что-то не получилось, то причина не в адресате романа, а в собственной бесталанности. Объяснять качество произведения адресатом нелепо, это все равно что хирург скажет: «Я сделал операцию тяп-ляп, потому что мой пациент был дурным человеком».

— Ваша предыдущая книга «Быть Ивановым» построена как беседа с читателями. Насколько для вас важно живое общение?

— Я активно взаимодействую с читателями вживую, провожу встречи в книжных магазинах или библиотеках. В Калининграде презентация моего романа прошла в Кафедральном соборе, где находится могила Канта, а само здание построено во времена тевтонцев — в XIII веке. Так что между мной и публикой нет стены. Для меня общение без посредничества — важная часть писательской жизни. Это подзарядка энергией.

— В «Быть Ивановым» вы утверждаете: в эпоху соцсетей у каждого есть право высказаться и это плохо. Почему?

— В возможности высказывать свое мнение ничего дурного нет. Это свобода слова. Однако в культуре существуют определенные конвенции, регулирующие высказывания. Например, высказывающийся должен обладать определенной компетенцией, признанной объективно. Должен уметь формулировать мысли. Высказывание должно быть уместным. И так далее. Можно и не соблюдать конвенции. Но тогда высказывание не заслуживает внимания и уважения.

— Тогда в чем принципиальная разница между критиком и блогером? Ведь, по сути, оба высказывают свое мнение.

— Разницу я обычно поясняю на примере кулинарной метафоры. Критик говорит о рецепте блюда, блогер — о вкусе. Применительно к литературе: критик говорит об устройстве произведения (и это не пересказ сюжета), а блогер — о впечатлении. Критик — эксперт, блогер — дегустатор.

— У многих известных писателей были странные привычки: Золя, по слухам, привязывал себя к стулу, Капоте писал лежа на диване. У вас есть свои ритуалы для работы?

— Прокрастинация меня не мучает. Я же занимаюсь любимым делом. К тому же я не сажусь за работу, пока не придумал, что и как напишу. Когда я включаю компьютер, текст уже готов в голове. Единственный ритуал, который у меня есть, — прогулки. Мне нравится придумывать на ходу. И я просто гуляю.

— Когда ожидать публикации нового романа?

— Сейчас я работаю над романом о Гражданской войне 1918-1919 годов на Волге и Каме, о сражениях вооруженных речных флотилий красных и белых. Он будет называться «Бронепароходы». Допишу его примерно к концу года.

Пересмешники

Пересмешники

Алексей Иванов — о замках и демонах в «Тенях тевтонов»

Наша рассылка